Глава 1

Насколько хватает глаз, всюду тьма.

Не та непроницаемая темнота, что обрушивает на чувства ощущение невыносимой клаустрофобии, а грозная тень, достаточно прозрачная, чтобы видеть очертания окружающих предметов.

Мертвая тишина.

Запрограммированный на «внесезонный комфорт» кондиционер еле шумел не громче шепота. Поступающие потоки воздухи, колеблющиеся, как при мерцающем зное, искривляли силуэты неясной тьмы. Они походили на тяжелые непрозрачные глыбы льда, погружающиеся в глубины.

А затем от кровати в центре комнаты послышался легкий шорох простынь. Тени заколебались, будто всплывая на поверхность лихорадочного жара из глубокого колодца тишины. Тени извивались налево и направо, затем резко замерли в мнимом оцепенении. Лежащий на кровати человек все ворочался без сна, страдая от бессонницы.

Или, возможно, от плохих снов?

Нет, дело было не в этом. Дело не в том, что он не мог уложить себя, а в том, что он не мог снова подняться.

Его запястья были крепко привязаны у него за головой, вытянутые руки слегка дрожали. Он сжал кулаки, словно раздраженно бросая вызов своему заключению.

Но он должен освободиться, любой ценой. Хотя для человека с такой несгибаемой силой духа, он прикладывал не слишком много яростных усилий.

Вероятно, он прекратил бороться или устал сопротивляться. Его лицо оставалось непроницаемым, с губ мужчины время от времени слетал низкий жалобный стон — звук, свидетельствующий о том, что его выносливость уже на пределе.

Его связанное тело дергалось, пытаясь остановить то, что рвалось изнутри против его воли. Мужчина отчаянно сжимал зубы, пытаясь сопротивляться.

Сукин-ты-сын! Ты-

С его губ сорвалось ругательство, дыхание сбилось, губы дрожали, учащающийся пульс обжигал горло. Повторяя проклятье, поднимающиеся и улетающие прочь, он знал, что это лишь разъедает его изнутри подобно сильному яду. И все он продолжал извергать ругательства.

Проклятый гребанный-!

Он лил слезы без стыда и совести. Его растоптанная сила воли и уязвленная гордость были брошены на ветер, он ругал себя, до крови закусив верхнюю губу.

Как бы сильно он ни кричал, его крики не достигали чужих ушей. Он был поражен тем фактом, что даже если будет изо всех сил звать, никто не послушает. Ибо комната, в которой он был привязан, несмотря на блистательную обстановку, была лишь унылой тюремной камерой.

Как давно ему вкололи афродизиак? Он совершенно потерял чувство времени. Возможно, после укола прошло лишь десять минут, но, скорее всего, добрый час. Головная боль отдавалась в глубинах мозга.

Мышцы в паху напряглись до боли. Спазмы сотрясали все тело до кончиков пальцев. Он тяжело дышал, его пересохшее горло требовало избавления. Его вставший член горел таким возбуждением, что всю поясницу сковывало неясное онемение; он так набух, что вены и капилляры готовы были взорваться.

Все его тело достигло предела! Он больше не мог сдерживаться!

Его тело дергалось, бедра сжимались, лишь усиливая агонию. Стянутый орган как никогда жаждал облегчения. Перед глазами все покраснело. Нижняя половина тела вызывала конвульсии, угрожавшие сломать позвоночник.

Кольцо в основании пениса не давало ему кончить. Совсем. «Сукин сын!» — выпалил он дрожащими губами. Едва сохраняя сознание, он повторял снова и снова: «Дерьмо, дерьмо, дерьмо!».

Он знал, что ему никак не избежать ожесточенной пытки, которую приносило даже дыхание.

В этот момент дверь распахнулась, скользнув влево. Поглощенный мукой, пронизывающей все его тело, он не заметил входящего в комнату Мужчину.

Мужчина осторожно приближался к Узнику. Он двигался с гибким изяществом, толстый ковер поглощал все звуки, говорившие о его присутствии. Он безмолвно щелкнул выключателем у кровати.

Комнату залил мягкий свет. После темноты его яркость ослепила Узника. Хоть он и прищурился, ему понадобилось около минуты, чтобы привыкнуть к свету.

Он узрел поразительный лик прекрасного, но безжалостного Мужчины, у которого, казалось, не было никаких слабостей. На глаза Узника навернулись слезы. Его сила воли и стойкость, напряженные до предела, неожиданно ослабли перед лицом Мужчины.

«И как у нас дела? Вполне неплохо держимся?».

Голос Мужчина был на несколько градусов холоднее, чем можно было ожидать при его равнодушном лице. Слушателя по неволе впечатлила бы специфическая твердость этого голоса, твердость на половину с резкостью, присущая тому, кто привык отдавать приказы.

«Хватит уже!» — взмолился Узник, извиваясь и захлебываясь слезами.

Но Мужчина и бровью не повел. «Я предложил тебе шанс хорошенько оттянуться с любой другой. Я не запрещал тебе шляться по бабам!».

Несоответствие между его спокойным тоном и холодными, как смерть, глазами, пугало. «В конце концов, ты ведь знал, что Мимею выдают замуж? Даже Рауль выказывает сомнения, говорит, ты все испортил. Так что ты это заслужил».

Узнику оставалось лишь лежать, переводя дыхание после взвешенных, но все равно резких слов в его адрес.

«Твое тщеславие и правда убедило себя, что ты сможешь получить Мимию? Но и в этом случае, даже если ты изображал Казанову, ты ведь должен был знать, что существуют правила игры, которые стоит уважать?».

Позади мужчины комнату огласил пронзительный женский голос. «Это была не игра!».

Узник отпрянул, как будто ее голос ударил его. Его глаза расширились от удивления, когда он понял, что после стольких тайных свиданий лицо Мимеи было явлено миру.

«Она настаивала на встрече с тобой и не принимала отказа. Ну, говорят, любовь слепа, но вы двое не понимаете, что решение не вам принимать. Так что давайте все из первых уст послушаем».

Послушаем что? – безмолвно вопрошал дрожащий взгляд Узника, начинающего смутно понимать, что собирается сказать Мужчина.

«Эти отношения не были настоящими — вот что он сказал. Если не Мимея, то подошло бы любое теплое тело. Главное, чтобы тело было женским».

В этот миг по позвоночнику Узника пробежало новое ощущение. Не нарастающие спазмы удовольствия, но нечто похожее, скорее, на холодное, темное отчаяние.

«Пока он получал киску, в которую мог засунуть свое горячее пульсирующее достоинство, ему было все равно, кто именно это был. Разве не так ты говорил?».

С Мужчиной невозможно было спорить. Угроза, скрытая в интонациях его голоса, подавила чувства. Щеки Узника напряглись, замерев он жадно глотнул воздуха и тяжело сглотнул.

Но прежде, чем с его дрожавших губ слетел ответ, заговорила женщина. «Это ложь! Вы все объединились против нас, чтобы разрушить наши отношения!». Ее голос потяжелел, она укоризненно глянула на Мужчину. Для Мимеи человек, который мог связывать ее возлюбленного, как ему вздумается, был, скорее, соперником в ее симпатиях, чем воплощением безграничной власти.

«Знаешь, кого Рауль выбрал мне в партнеры? Джену! Вероятно, потому что у него хорошие гены-». То, какими взволнованными были ее слова и как они оборвались, показывало отчаянную сущность ее эмоций. «Мне этого не надо! У него на лбу написано, что он извращенец. От мысли об объятиях с ним... о ребенке от него... меня тошнит!».

Ее женская гордость не могла такого допустить, и, почти на одном дыхании она обратилась к Узнику с несколько страдальческой любовью. «Ты отличаешься от других, правда? Ты ведь только меня любишь?».

Но Узник и половины его слов не слышал. Все его силы уходили на то, чтобы сдержать громкие стоны, изгибая свое тело, в попытках оставить незаметным то, что все время пыталось вмешаться в разговор. Из речи Мимеи он почерпнул лишь, что раскрытие их тайных встреч обрушивало на нее порицание.

Когда их секрет стал достоянием общественности, его товарищи присоединились к бичеванию. «Нам не нужен парень, запавший на созданную Академией принцессу, бродящую по трущобам».

О Мимее говорили: «Ничего не понимает в мужчинах, связалась с таким отбросом». Так говорили у нее за спиной. С одной стороны, завидный продукт Академии, с другой — он, рожденный и выросший среди отбросов.

Но Мимея знала. За тенью непрестанный насмешек, за карающей дланью общественного осуждения и градом неодобрительных взглядов, все уже поняли, каким редким образчиком он являлся.

Несмотря на достоинства его родословной (или их недостаток), несмотря на красоту его лица (или ее недостаток), несмотря на судимость (или ее отсутствие) — уникальность самого его существования очаровывала людей. Хорошо это или плохо, но первичное чувство собственного достоинства, высеченное, как он считал в камне, было безжалостно сломлено.

Мимея с самого начала видела конец: разделяющие их каждодневные обманы, неестественность земельных разделений, души, сияющие под колпаком.

Среди всех ее сотоварищей он был самым красивым. Он не поддался ни гнусному злословию, ни темной ревности, ни хитрым уловкам. Его речь и поведение оставались неотесанными, и необщительная натура не позволяла ему налаживать отношения для того, чтобы просто ладить с людьми. Но поступки его не были лишены смысла. Он один достиг определенной «чистоты».

Поэтому Мимея хотела получить его несмотря ни на что. Оба они были птицами в клетке, но она верила, что, объединившись, они достигнут чего-то нового.

Поэтому она тянулась к нему, дразнила его поцелуями, бросалась в его объятия и страстно желала, чтобы их тела слились во едино. Это принадлежало бы лишь ей одной.

Такими были ее хрупкие наивные мечты.

Несмотря на внешнюю глупость и резкое поведение, до недавнего времени он смотрел на нее так мягко, как никто другой. А теперь он отвернулся, не пытаясь объясниться. Для Мимеи это было самым тяжелым ударом. Его молчание пробудило в ней невыразимую тревогу.

«Почему ты ничего не говоришь?».

Ей пришлось столкнуться с реальностью: он не хотел ее видеть. Такова была цена жизни, скованной невидимыми цепями? Жизни в неволе-

Путаница мыслей ранила ее сердце. Не в силах больше это выносить, она закричала почти в истерике: «Почему ты не смотришь на меня? Скажи что-нибудь, пожалуйста!».

Она подняла брови и сжала красные губы, зная, что наврядли он удостоит ее хоть взглядом. В один миг она увидела все уродство невообразимого предательства, воплощенного в отвернувшемся Узнике, который даже из-за простой мужской гордости не пытался защищаться. Она не могла говорить, глаза пылали гневом.

Ах, это конец, подумал Узник.

«Трус!» — бросила Мимея, почти срываясь на крик.

В это время он ощутил спиной разрывающий, царапающий удар, как будто его хлестнули кнутом с гвоздями. Он сильнее закусил нижнюю губу. В приоткрытый рот потекла соленая вода, от которой защипало в горле, как будто оно покрылось шипами; боль сплелась с палящим жаром яда, горящего у него в груди. Его конечности одеревенели. Сквозь сомкнутые челюсти пробился не то стон, не то всхлип.

Он сам едва ли почувствовал разницу.

Стоящая позади него Мимия развернулась с дрожащими губами.

«Наверное, ты тоже пару уроков получил?».

Удостоверившись, что Мимея со всей поспешностью отправилась к выходу, Мужчина сел на край кровати. Он не спешил.

«Ну, подобная развязка была очевидной с самого начала» — спокойно произнес Мужчина. Он поднял одеяло, открывая обнаженное, все еще взрослеющее тело. Гибкая симметрия взрослеющих конечной Узника и то, как его тело извивалось в агонии удовольствия, лишь подогрело садизм Мужчины.

Взгляд Мужчины блуждал по телу Узника. В его холодных спокойных глазах не читалось ни растущей страсти, ни участившегося сердцебиения. Только когда жестокий взгляд Мужчины упал на ягодицы Узника, его лицо слегка потемнело.

Тяжелая, вздымающая головка члена Узника взывала к мучителю. Я хочу кончить! Позволь мне дойти до конца!

«Хочешь кончить?» — добрым голосом спросил Мужчина.

Губы Узника дрожали, когда он хватал ртом воздух, влажные глаза смотрели умоляюще. Он заставил себя несколько раз натянуто кивнуть.

Узник судорожно вздохнул, когда Мужчина ловко развел его колени. Он думал, что скоро освободится от сводящей с ума пытки.

Но, будто отчитывая за поспешный оптимизм, лишь глянув на его набухший созревший член, Мужчина приподнял левую ягодицу и нежно провел рукой по ложбинке между ягодицами.

Узник со стоном закатил глаза.

«Ты наслаждался с Мимеей без моего позволения. Ты правда думаешь, что сможешь так легко отделаться после того, как все раскрылось?».

Впервые в глазах Узника мелькнула тень настоящего страха.

Мужчина, как всегда, был самым суровым хозяином, почти чрезмерно холодным. Но под внешней оболочкой этого человека, чей голос никогда не дрожал, скрывался жестокий и неусыпный надзиратель. Узник знал это лучше всех.

Поэтому он сейчас и не бросился умолять Мужчину, вопрошая «Почему?».

Когда его отношения с Мимией раскрылись, он взбунтовался. Он наставил рога ее мужу и ввязался в последующие разбирательства. Подобное мог любой совершить, но он не потому это сделал.

Он любил Мимию. Ее блестящую внешность. Ее чистую и развитую гордость. Ее незнание реального мира, в который она не выходила за пределы предназначенного ей места. Мягкость ее кожи в момент касаний. Он любил в ней все.

В отличие от других, она не питала к нему предрассудков. Она была его единственным товарищем. Она восприняла его инакомыслие как должное, а его самого — как обычного человека. Но он знал, что у их «медового месяца» есть темная сторона, и когда бы они не обращались друг к другу как влюбленные... его охватывала тайная дрожь из-за предательства Мужчины.

Узник обнаружил, что оказался в позолоченной клетке, которой вовсе не желал. Это не подающееся контролю чувство клаустрофобии душило дикого ребенка, никогда не опускавшегося до лизания чужих ботинок, не знающего ничего, кроме с таким трудом заработанной самоуверенности.

Так все могло лишь ухудшиться. Он стирался, гнил изнутри. И это его убивало. Отбросить свою раненную гордость и поцеловать Мужчину означало уничтожить все раз и навсегда.

Поэтому, даже когда настал момент истины, он отнесся к этому легко. Из-за этого чувство вины по отношению к Мужчине — и еще сильнее к Мимии — только усилилось.

Но сейчас. Сейчас страх коснулся его сердца.

«С Мимией мы — только раз — этим занимались».

Он знал, что Мужчина не купится на такое неуклюжее оправдание, но, чувствуя некоторый ужас, он ощущал, что должен предложить какой-то разумный вариант.

«Мне все равно, один раз или сотню. Достаточно и того, что ты ее обнимал».

Кончик пальца Мужчины дрязняще полз к его анусу. Узник дернулся. Не только его пенис распух и намок от такого взрыва удовольствия, но и скрытый цветок его нутра. То, что обычно открывало свои лепестки лишь после настойчивых прелюдий, уже было очаровано.

Будто желая вернуть реальности определенность, Мужчина скользнул пальцами по краям цветка. «Больше всего тебе нравится здесь, вот так-».

Нет!

Но тело Узника предало его, прежде чем это слово достигло горла.

Осознание собственного бессилия напугало его еще больше. Мурашки пробегали по его коже, когда его плоть поддавалась покалыванию удовольствия.

Мужчина медленно проник в него пальцем, вызвав волну возбуждения в теле Узника. Ощущения переросли в гортанный стон, когда его поясница дернулась сама по себе.

«Что такое? Даже сейчас пытаешься свое эго спасти? Может, хорошенько повизжишь для разнообразия?».

В голосе Мужчины звучал холод вечной мерзлоты, столько далекий от его обычного спокойствия, насколько это только возможно. Одна лишь мысль об этом лишила Узника дара речи из-за страха. Каждое движение похотливо ползущего пальца усиливало постоянную пульсацию, распространяя по всему телу онемение.

Наполовину лишившийся сознания Узник напряг свой сфинктер. Но вместо того, чтобы исторгнуть инородный объект, его тело лишь сильнее обхватило палец Мужчины, с невероятным удовольствием погрузив его еще глубже. Дрожь в его поясница начала медленно нарастать с бесстыдным, чарующим отчаянием.

И все же...

Мужчине явно даже этого было недостаточно. Он лизнул мочку его уха и пробормотал: «Да, хороший мальчик».

«Хииии» — выдохнул Узник. Он коротко вскрикнул, его спина изогнулась. Мелкие грызущие его позвоночник зубы неожиданно обнажили клыки и впились в затылок. Его вытянутые ноги и руки дергались и дрожали.

Мужчина мстительно засунул палец глубже, из-за чего под веками Узника запылали огненные сполохи. Он хватал ртом воздух, ему казалось, что каждый сосуд его тела готов лопнуть. Не только набухший член, но и болезненно оттопыренные соски.

Он мог избежать невыносимой агонии, лишившись сознания, но Мужчина удерживал его, заставляя тяжело дышать, не позволяя кончить. Доведя бутон его ануса до такого лучезарного цветения, Мужчина держал его в сознании похотью, безжалостно играя с нижней частью тела Узника.

«Ааааах... хааааа... хнннн...».

Губы Узника тряслись от тяжелого дыхания, застрявшего у него в горле. Его бедра потяжелели, ведомые преждевременной надеждой, но скорого избавления не предвиделось.

«Аааааргх!..».

С каждым полукриком, слетавшим с его губ, крики приближались к воплям, тело горело до самого кончика его члена. Такова была невообразимая сила умелых ласк мужчины.

«Хии-йааа-!».

Узник, по чьему лицу катились слезы, взмолился, бросая обрывки фраз. «Хватит... никогда... больше... я так... не поступлю... аах!».

Он умолял, вымаливал прощение. Больше нет. Никогда. Он больше никогда этого не сделает!

Пощады!

Искренние слова снова и снова, будто в бреду, слетали с его онемевшего, замершего рта. Мужчина снова прошептал ему в ухо: «Я дам тебе кончить. Столько, сколько пожелаешь. Пока ты не раскаешься, что вообще держал Мимию в своих объятиях».

А затем, с непередаваемым холодным спокойствием, он произнес вердикт, проникнутый сводящей с ума тьмой: «Ты мой раб. Запомни это до мозга костей».

Голубые глаза Мужчины были настолько невообразимо прекрасны, что любого могли заставить трепетать от восторга. Однако в этот миг они сияли холодным пламенем — вероятно, являли гнев уязвленной гордости или, скорее, заявляли о своем полном праве собственности.

Неважно, что именно это было. Ибо мужчина знал, что в основании его надменной убежденности крутился водоворот искривленной ревности к Мимии.