Глава 3

Трущобы — это монстр, пожирающий души молодежи и выплевывающий хрящи.

Наверное, однажды кто-то сказал эту фразу, ибо все жители Девятого Района на собственном опыте знали, что это истинная правда. Но те, кто пытался покинуть трущобы, сталкивались с глубоко укоренившимся презрением и куда более жуткой завистью, чем обычный человек может себе представить.

У загнивающих на корню стареющих бродяг — а им не оставалось ничего, кроме как взрослеть — не было мечты, к которой можно было стремиться. Совсем не обязательно, чтобы это было плохо или хорошо. Их повседневная реальность, бывшая их собственным наследием, была хуже, чем поедание песка.

Но они все поливали надуманными оскорблениями тех, кто пытался разрушить эту болезненную реальность, ответный удар, безжалостно вгрызавшийся в душу. В этом заключалась дилемма.

Без мечты человек не способен летать, но тому, кто никогда не летал, не знаком и страх падения. Любая надежда на прогресс была отброшена. Хотя это ни для кого не было секретом, люди отрезали и выбрасывали свои крылья, говоря, что иначе они погибнут.

Реальность, сотворившая «стены» трущоб была плотной, беспросветной тьмой.

Поэтому, тех, кто осмелился бросить вызов этим стенам, даже зная, что их раздавят, насмешливо называли «Марсианами», в честь римского бога войны. Упиваясь развращенностью от бушующей жалости к себе, те, кто прятался за этими словами, знали, что им никогда не разделить судьбу этих «Марсиан».

Рики когда-то снова и снова повторял то же самое, это было его любимой фразой. Своими настоящими мыслями он делился только со своим партнером Гаем, бывшим его «лучшей половиной». Однажды я собираюсь распрощаться с трущобами.

До сих пор все, кто испытывал те же чувства и покидал трущобы, возвращались едва ли не через месяц, упавшие духом и с поникшими плечами. Без тени страха Рики вложил в эти слова убеждение и ждал будущего.

Однажды. Наверняка.

Четыре года назад.

Три месяца тому Бизоны неожиданно распались, подобно развалившемуся в воздухе самолету. Однажды, поздно ночью, Рики ввалился к Гаю сквозь дыру в стене.

— Эй, ты в порядке?

Открыв дверь, Гай натолкнулся на лицо, источавшее перегар, и вынужден был отвернуться. Даже выпивая, Рики не превращался в пьяницу, но сейчас от него несло так, будто он купался в выпивке.

Увидев Рики в таком состоянии, Гай сильно встревожился. Не успев даже пригласить его внутрь, он рефлекторно нахмурился.

— Рики, что происходит?

Явно не отдавая себе отчеты в своем нетрезвом состоянии, Рики, пошатываясь, наклонился вперед. Уголки его губ поползли вверх. Он сказал, прижимая что-то к груди Гая:

— Небольшой подарок.

Гай слышал слухи, но даже подделки этого бренда портера, не говоря уже об оригинале, достигали астрономической цены, не доступной и Богу. Он тяжело сглотнул.

— Черт, где ты это взял? — спросил он хриплым голосом.

Рики усмехнулся со сдержанной улыбкой. Выпивка могла оказаться настоящей или самогоном, купленным в притоне. Глядя на вялые губы Рики и его грязный рот, Гай не мог понять, что у того на уме. Будто пытаясь подавить в зародыше свою тревогу, он осторожно заговорил.

— Ты определенно в хорошем настроении. Напал на жилу? — мягко предположил Гай. Рики улегся на одну из хороших кроватей, как будто был здесь хозяином, и пробормотал:

— Ага, вроде того. — Он поднял тяжелый взгляд налитых кровью глаз и фыркнул. — И все же, «Роже Ренна Вартан» тоже чертовски хорош!

— Это какая-то шутка?

— А? Мне просто случайно попалось вино высшего качества, мечтать о котором ты и подумать не мог, так что я захотел поделиться радостью. Дерьмо, ты ведь не хочешь сказать, что я его стырил?

С этим словами Рики свернулся и захохотал, его голос доходил до скрежета. Гай не был уверен, являлся ли громкий смех следствием выпитого или проявлением ледяной насмешки над собой, и не мог подавить растущее плохое предчувствие.

Если память его не подводила, это был первая за долгое время впечатляющая вылазка Рики в ночной Мидас. Вот в чем была причина неожиданных перемен в его внешности.

Гай пошарил по карманам Рики и обнаружил, что они набиты кредитками.

— Ты ведь уже получил более, чем достаточно. Давай-ка уходить, пока все хуже не стало.

Рики ответил игривым ударом по заднице Гая.

— Госпожа Фортуна меня сегодня крепко любит. Простая вежливость требует ответить ей взаимностью. Ты ступай, Гай. А я готов к еще одному заходу.

Рики засмеялся и скрылся в толпе. Больше его Гай в тот день не видел.

В то время Гай не особенно волновался. Хоть он и сильно дурачился, необычайно нервный Рики все равно оставался в глазах Гая последним человеком, который стал бы выкидывать глупые выкрутасы. Гай был уверен, что он ушел в приподнятом настроении и нашел какой-нибудь кабачок, где пропил всю ночь.

Но когда Гай думал об этом сейчас, та ночь казалась ему началом чего-то — что-то случилось тогда, но Рики не выказал ни малейшего желания рассказать, что именно.

Месяц спустя Рики явился с неожиданной новостью:

— Гай, я ухожу из Бизонов.

Когда-то, еще не превратившись в властителей трущоб, Бизоны были созданы для того, чтобы защищать новичков, не имеющих покровителей и связей в колонии, от того, чтобы их живьем не слопали хитрые старые жулики.

Сильные питались слабыми. Они боролись, поэтому так и происходило. Это была до боли прозрачная логика трущоб. Сильным достается земля, как могло быть иначе?

Те, кто одерживал победу и переходил к новому кругу борьбы за выживание, зарабатывали право громко утверждать о своей праведности. В подхалимах и нытиках необходимости нет. Никому не доверяй. Хорошо это или плохо, но людей, неспособных даже выкроить себе место в этом мире, грубо обирали.

Лучше стать сильным и не дать себя обмануть. Это было правило трущоб. Даже слабые по одиночке люди, объединившись с другими, становились великой силой. Те, кто в одиночку были брошены прозябать, объединив свои средства и работая вместе, могли навести порядок. Рики стал катализатором, краеугольным камнем, благодаря которому это случилось.

— Если затаиться и беречься, ничего не выйдет, — это была его нерушимая политика со времен центра Опекунства.

Но Рики также говорил:

— Но это не значит, что у меня есть хоть малейшее желание быть осуждаемым полными незнакомцами.

Кроме того, что он наконец-то решился стать — по насущной необходимости — настоящим лидером Бизонов, он не особо желал этого поста и не был к нему привязан.

Он просто не мог спокойно относиться к людям, пытающимся дернуть его за руку. К людям в лайковых перчатках, скрывавших стальные кулаки. Или болтливым надоедливым непрошенным помощникам. Или аферистам, которые спасаются за счет других.

Привязанность к Рики его приспешников горела белым пламенем, но, за исключением Гая, его черные глаза никогда не блестели аналогичной преданностью. Несмотря на это, само присутствие Рики завораживало и вызывало у них своеобразную эйфорию.

Так что Гай, Сид, Люк, а из-за него и Норрис, доверили свои судьбы Рики и стали столпами, поддерживающими трон его харизмы. Такой была их собственная воля. У них были свои мечты. Они тоже стремились одолеть противников и стать хозяевами трущоб.

Но когда Рики, по какой-то причине, отрекся от престола, никто не захотел становиться его приемником, потому Бизоны и распались. Сторонние наблюдатели были поражены, банда растворилась за одну ночь, без всякой борьбы.

Разве он не врывается туда, куда даже ангелы боялись ступать? Так говорили в трущобах, и, судя по ползущим завистливым слухам, считалось, что он был при деньгах. Немного позже, когда все уже начали сомневаться, что снова увидят его лицо, он неожиданно объявился с ящиком дорогой выпивки, ранее не виданной в трущобах.

Приветствуя всю толпу широкой улыбкой, он совершенно не обращал внимание на завистливые и ревнивые взгляды. Он был выше этого. Гаю и остальным показалось, что они заметили в черных глазах Рики нечто непостижимое, напряженность разросшегося неутомимого голода.

Не только Гай с ребятами, но и все в трущобах хотели знать источник его богатства.

— Йо, Рики. Ты ведь не ешь с рук у одного из этих новых богачей?

— Нет, конечно. Думаешь, кому-то под силу надеть намордник на такого жеребца как Рики?

— Тогда что на самом деле?

Расспрашиваемый наперебой, забрасываемый уколами сарказма и грубыми шутками, Рики даже не пытался дать какие-то ответы, кроме туманных и уклончивых.

Больше на него не давили. Даже если они не проводили теперь вместе семь дней в неделю, он все равно оставался все тем же старым добрым Рики, и поэтому не вызывал неприязни или зависти больше, чем можно было ожидать.

Нет, дело не в этом.

Его заметные черные волосы и обсидиановые глаза вместе с яркой аурой, источаемой гибкими конечностями, стали насыщеннее. Рики освободился от оков, в которые превратились Бизоны, и люди даже подумали, что он в какой-то мере восстановил великолепие своей истинной натуры.

Вслух этого никто не говорил, но различие между ними и Рики стало очевидным. Наполовину сознательно они контролировали себя, чтобы дурацкая зависть не застилала им взор и не превращалась в цепь, приковывавшую их к Рики.

Гай не мог не волноваться. Не как член Бизонов, но как партер Рики, постоянно находившийся рядом с ним.

— Эй, Рики. Серьезно, ты ведь не хочешь так выделяться.

— Какого черта ты неожиданно стал так на меня смотреть?

— Не пытайся мне пыль в глаза пустить. Отвечай!

Гай беспокоился, ибо хотел быть краеугольным камнем чувств Рики. Этого он желал и на это надеялся. Но откуда тогда взялось это странное чувство раздраженности? Или иллюзия того, что связывающие их с Рики узы постепенно распадаются? Или что Рики даже не в курсе о его растущей тревоге?

Рики глубоко вздохнул и заговорил приглушенным голосом:

— Знаешь, Гай, здесь возможности на дороге не валяются. Особенно шансы для ребят вроде нас увидеть дневной свет. — Он слегка прищурил свои черные глаза, помутненные алкоголем. — Пиво, которое я притащил, я хотел растянуть подольше, но я уже устал от жуткого гула, появившегося из-за него.

Он спокойно изливал накопившиеся мысли.

— Если мне приснятся старые сны, то я хочу увидеть чертовски хорошее шоу. Глупо просиживать все время с пальцем во рту и тоскливым выражением лица. Мы оба знаем кучу таких парней. Ты в курсе?

Он знал, о чем его спрашивают.

— Гай, я ненавижу это место. Если останусь здесь навсегда, то начну гнить изнутри. Меня от этого в дрожь бросает.

Он знает тяжесть реальности.

Он знал все внутри и снаружи.

— Я собираюсь выползти отсюда и своими глазами все увидеть, — громко сказал он, будто демонстрируя силу своей нерушимой воли.

Гай не знал, что подтолкнуло Рики к таким крайностям. Рики открылось что-то о его месте в мире, но Гай не давил на него с этим вопросом, ибо боялся, что это может разорвать связь между ними.

— Да, конечно...

Его губы слегка скривились, когда острия невидимых шипов вонзились ему в горло.

Мидас. Девятый Район. Церера. Возможно, у этих задворков и было прошлое, но будущего они были лишены.

Географически ничто не отделяло Цереру от Мидаса. И хотя Церера и Мидас делили одну землю и небо, так получилось, что «полукровки» Цереры не обладали идентификационной картой, как жители Мидаса. И это единственное различие превращало трущобы Цереры и Мидас в разные миры.

Характерные кучи мусора в трущобах появились не из-за скопления преступников и бродяг. Места, известного как Девятый Район, не было ни на одной карте или регистрационной карточке любого жителя Мидаса. И так было всегда, сколько люди помнили.

Не нанесенное на карту место порождало раздор невидимый глазу, но не покидающий мысли. Церера служила постоянным напоминанием жителям Мидаса, пульсируя где-то на краю их поля зрения, контролируя их действия не хуже угрозы раскаленного железа.

Ограниченная и телесно, и духовно жизнь обитателей Кварталов Удовольствий была далеко не приятной. Скованные унаследованной классовой системой «Зейн», они не могли свободно выбирать профессии, игнорируя классовые различия. Они не могли свободно любить того, кого выбирали.

Тем не менее, вместо того, чтобы взбунтоваться или выступить против правительства и потерять идентификационную карту, они понимали, что лучше следовать правилам и помалкивать. Презираемые отбросы Цереры были прямо перед ними, еле сводящие концы с концами, опустившиеся настолько низко, что не могли дотянуться даже до шнурков на их ботинках, и просто позволявшие тянуть себя следом.

Существование низших глубин, постоянно маячивших на краю их зрения, служило готовым подтверждением их собственного чувства превосходства и отвращения.

Для жителей Мидаса величайшим унижением были не насильственные ограничения, наложенные на речь и поведение, их негодование не было направлено на вопиющие нарушение их человеческих прав. Больше всего их пугала мысль о том, что их разденут догола и выкинут в Цереру.

Жить в Церере — значит, больше не относиться к человеческим созданиям.

Этот факт впечатался в ядра их мозгов и впитался в каждую клеточку их тела. Это было предупреждение, оставленное на виду самим Мидасом, так что дважды одинаковой ошибки они бы не совершили.

Однажды в Мидасе поднялось восстание, угрожавшее свергнуть установленный порядок. Цепи контроля и раболепия, уставленные цифровым властителем, были разорваны. Революционеры, желавшие установить новый порядок, в основе которого лежала бы свобода и человеческое достоинство, заняли Девятый Район с целью получения независимости.

— Это не революция, а реформация, — провозгласили они. — Эра подчинения людей машинам окончена.

Но когда, где и как они возьмут капитал и материалы, необходимые для их предприятия, данные и информацию, чтобы бросить вызов Мидасу, нет, напрямую Танагуре? В Девятом Районе у них был доступ лишь к человеческим и материальным ресурсам, принадлежавшим людям, привыкшим к осажденному положению.

Революционеры верили, что принуждать никого не придется. Не будет различий между низами и верхами. Они ожидали, что ко всем будут относиться одинаково. Церера должна была стать такой утопией.

— Сбросьте свои оковы! Требуете истинной свободы! — таким был их боевой клич. Обещая возрождение человеческих прав и ни на дюйм не отходя от своих убеждений, они поражали своей силой и страстью.

Словно от бушующего пожара, искры от Девятого Района разжигали пламя и в других районах. Долго подавляемые, тлеющие эмоции взрывались пламенем. Затаенные до сих пор недовольство и обиды вылились в разномастные акты саботажа. В каждом закутке кипело открытое возмущение «системой».

С самого начала правительственные чиновники Мидаса недооценивали жесткость кризиса.

— Он и десяти дней не продлится, — говорили они.

Но в итоге они стали жертвами революции, поскольку из-за нее иссяк поток клиентов, так что чиновникам пришлось, по крайней мере, осознать серьезность ситуации.

Вероятно, они смутно знали о мерцающих тенях союзников Содружества, скрывавшихся позади главарей, которые осмелились скалиться на «систему». Хотя в сердцах у них поднялась буря негодования, по крайней мере, внешне они не пытались форсировать события.

В конечном итоге, вместо того, чтобы применить грубую силу и зачистить Девятый Район, Мидас просто объявил, что записи о гражданстве повстанцев будут удалены. В тот день по Церере пронеслись крики радости. Победа! Они это сделали!

То, что сообщение из Мидаса было таким великодушным, стало почти разочарованием, и многие переглядывались с сомнением. Но все сомнения потерялись среди победных криков, похлопываний по спине и пьяного восторга. Без единой жертвы — единой потерянной жизни — они отстояли свои права, свою свободу и свою независимость. Это было то, чем они могли гордиться.

Но в итоге они начали задаваться вопросом: Мы и правда победили? И: Почему Мидас так быстро признал независимость Цереры?

Радость победы вскоре улеглась, революционеры считали дни и месяцы, начиная все тщательно обдумывать. Они избежали власти Мидаса, но теперь столкнулись лицом к лицу с требованиями своего собственного насущного существования. Суровость реальность, которую они даже не представляли до сих пор, начала пропитывать их.

Никто из пришедших сюда не будет отвергнут. Это был тезис их веры.

Вместе со своими угнетенными и подавленными соотечественниками, вместе с единомышленниками они построят будущее. Да, они были настолько наивны. Тайная поддержка Содружества была необходима для их независимости и, вероятно, они не понимали в полной мере, что значит остаться без нее.

Конечно, они были благодарны помощникам из Содружества за предложенную помощь в водружении знамени прав человека. Но им и в голову не приходило, что их главная цель, падении твердыни Танагуры, «металлического города» запятнанного ядом разврата Мидаса, была извращена лестью и волнующими словами Содружества.

В результате, не успели они даже установить собственную систему, как район наводнили люди, очарованные идеей «свободы» Цереры. Большинство из них прибывало без четких убеждений, поддерживающих их веру. Они просто надеялись, что после прихода в Цереру «что-то» изменится, «что-то» произойдет.

Если бы кто-то захотел руководить ими, он должен бы был понять, насколько они юны. Несмышленые. Убегая с картинкой идеала в головах, они были слепы к холодной, жесткой реальности у них под ногами. Их фатальным недостатком стало отсутствие лидера, способного принимать решения твердо, без повторного обдумывания, не теряясь в эмоциях.

Сначала в Церере установился хаос. Затем:

— Вы не это обещали!

И:

— А мне до этого какое дело?

И:

— Я такой дерьмовой работой не занимаюсь!

Так и продолжалось личное недовольство и бурчание. В итоге, недовольство от того, что положение дел не соответствует тому, что люди воображали, переросло в раздражение из-за того, что все не идет согласно их ожиданиям.

«Неограниченная свобода» не означала, что человек может спокойно делать, что вздумается. Чтобы принять поводья свободы, необходимо было уважать закон и сотрудничать. Иначе человек хоть до посинения может кричать о свободе, но его идеалы так и останутся простыми видениями.

Независимость непредсказуемой толпы была лишена смысла. Чтобы с трудом заработанная свобода пустила корни, нужны были время и терпение. Они были простой шайкой и должны были усвоить большинство этих важных уроков на собственном опыте. Если бы так и было, обстоятельства могли бы измениться к лучшему.

Но пока так называемые «профессиональные» активисты из Содружества задавали курс свободы, в Церере, где буря затихла и быстро спадала лихорадка, люди все равно оставалась друг другу незнакомцами и чужаками. Они получили независимость от Мидаса, но, когда их изначальный план столкнулся с рядом препятствий, Церера погрузилась в состояние глубоко бедствия.

Тем менее, как бы плохо не обстояли дела, людей, без сомнения утешала мысль, что у них, по крайней мере, есть место, которое можно считать домом.

Мидас начал постепенно высокомерно отдаляться, а жители Цереры узнали истинную цену свободы. Мидас не выказал возражений тем, кто решил переехать в Цереру, но теперь отказал тем, кто пожелал вернуться в районы, записи об их проживании в которых были уничтожены.

Двери для них не были полностью закрыты, но существовала угроза, что они попытаются сломать систему второй раз. Для тех, кто этого хотел, Мидас открыто использовал такую технику для промывки мозгов как «корректировка памяти» и тому подобное.

Главным было сохранить лицо перед Содружеством, как городом спутником Танагуры. Мидас не щадил ни розг, ни ребенка. Девятый Район был окружен сенсорами и изолирован, так что даже крыса не могла покинуть Цереру незамеченной.

Эти меры служили дополнительным предупреждением жителям Мидаса.

Мечты о революции были сломаны, плечи мятежников поникли, их сердца налились тяжестью. Эту стену всеобщего неприятия нельзя было обойти, перелезть или сломать. Они пропадали в Церере, еле волочась, пошатываясь под грузом сожаления и отчаяния.

Прямо у них под носом был Мидас, день и ночь облаченный в свои сияющие неоновые огни. Развратница дразнила их сердца, но не собиралась приглашать их назад в твердыню.

Наконец, приливы апатичности начали разъедать останки коллективного духа, подобно смертельной болезни, прожигавшей мозг Цереры по кирпичику. Даже когда времена изменились и ограждения с сенсорами убрали, ничего не изменилось. За прошедшие года болезнь впиталась в разлагающиеся трущобы.

Рики прекрасно знал о прошлом, но твердо смотрел в будущее. Покинув Гая, он дал клятву:

— Только неудачник оборачивается на прошлое.

Но однажды ночью, через три года после своего ухода из трущоб (или, скорее, из жизни Гая) он неожиданно вернулся. Гай был совершенно растерян и мог лишь стоять с округлившимися глазами, запинаясь, не в силах и двух слов связать.

— Ну, у тебя вроде все хорошо.

Рики расплылся в знакомой ухмылке. Он слегка подрос и повзрослел достаточно, чтобы казаться совершенно другим человеком. Его грубая энергия заметно смягчилась, стройные конечности стали красивыми и элегантными. Но Гая поразили его глаза, такие спокойные, что от них веяло холодом.

— Рики... это правда ты? — спросил против собственной воли Гай. Он должен был знать наверняка.

Его бывшие товарищи и в хорошем, и в плохом смысле были возбуждены возвращением Рики в трущобы. Всем в разной степени хотелось узнать, чем были заполнены эти три недостающие года. Нет нужды говорить, что все взгляды оказались направлены на него, подобно лазерным лучам.

Прошел слух, что «Харизма» трущоб вернулся побитой собакой. В спину ему бросали всевозможные оскорбления.

— Так ему и надо!

— Вернулся он не с честью, это точно.

— Ну и стыд, он в таком позоре живет.

Все они показывали на него пальцем и презрительно смеялись. Раньше, когда имя Бизонов потрясло мир, Рики был редким, недостижимым цветком, отдавшим свое сердце единственному партнеру. Даже потеряв благосклонность, цветок, расцветший в трясину трущоб, все равно оставался лотосом.

Цветок неожиданно упал на землю у их ног. Вместо того, чтобы, любя, подобрать его, они предпочли втаптывать его в грязь. Бесчисленное количество людей стало рабами этого порочного удовольствия.

Но Рики все равно держал язык за зубами и не отвечал, с какими бы оскорблениями он ни сталкивался. Как бы вопиюще его ни провоцировали. Как с гуся вода.

Члены Бизонов не были невосприимчивы к печальному чувству безмятежности, к тому, как он, не морщась, подставлял щеки под оскорбления. Мужчина, прокравшийся назад в трущобы с разбитым мечтами, по крайне мере, временно отвлек их общие тлеющие чувства на что-то еще.

Таковы были неприятные плоды безнадежности, болезненные спазмы презрения к себе и, помимо прочего, темные тучи безумия, клубившиеся в глубинах отчаяния. Повсеместной практикой было топить себя в алкоголе и наркотиках, запечатываться внутри себя и бежать от видений прошлого, ненадолго скрываясь в галлюцинациях.

Но Рики изменился. Пропала раскаленная до бела энергия, которая раньше сжигала все, чего он касался. Совершенно. Теперь он как будто смотрел на всех свысока. И он так осушал свой стакан, будто был вечно погружен в свои мысли. Что-то скрывалось за этим расслабленным спокойствием.

Гай просто не мог читать в сердце молчаливого Рики. Хотя все считали, что «это к лучшему», преобразование Рики принесло столько глубинных и радикальных перемен, что ему оставалось лишь рефлекторно кивать в знак согласия.