Глава 4

Катц в это время находился в Чалаза, подземной системе, связывавшей тайные убежища Мидаса между собой. Тоннели для аварийной эвакуации не были отмечены ни на одной туристической карте. На самом деле, большая часть гражданского населения не знала о них.

Катц несся по тоннелям в личной капсуле тихого и гладкого, словно стекло, вагона метро. Этот проход был единственным связующим звеном между враждующими Танагурой и Церерой. Это символизировало так же и тайное существование личностей вроде Катца, как и его положение посредника на черном рынке.

Темные коридоры были тихими и холодными. Оживление вносили лишь мигавшие оранжевые сигнальные огни, вспыхивавшие через каждые пятьдесят метров и окутывавшее своим светом вагон. Внезапное исчезновение этих огней говорило о прибытии на место назначения, и вагон беззвучно остановился.

С тихим стоном закрылись за ним двери тоннеля. С обеих сторон замигали мелкие красные огоньки, и вагон развернулся, словно на воздушной подушке. Огни, наконец, погасли.

Без промедления с тихим щелчком ослабились ремни безопасности. Затем капсула вагона поднялась вверх и бесшумно замерла.

Катц сидел, закрыв глаза, пока перед ним не открылась массивная черная дверь. Кроме самостоятельной посадки и введения пункта назначения, управляемый компьютером вагон ничего больше от пассажира и не требовал. Но выражение лица Катца было вовсе не спокойным. От его хваленого равнодушного каменного лица не осталось следа.

Рядом никого не было, но это не означало, что можно расслабиться. Он заметно волочил ноги, выходя из вагона, что говорило о его явном нежелании это делать. Или чем-то большем, чем нежелание. Казалось, каждый его вздох отягощало отвращение.

На старого Катца это было совсем не похоже. Будь с ним сейчас кто-то из его подчиненных, такое мрачное и печальное лицо изрядно бы их удивило.

Фактически, Катц находился на западной границе Цереры. А за тяжелыми стальными дверьми находился детский дом, Приют.

Катц глубоко вдохнул, вставил свою идентификационную карту в терминал охранной системы и ввел пароль. Его пальцы без усилий вспомнили пятнадцатизначный код — доказательство того, как часто он здесь бывал. Ему не особо хотелось приезжать сюда, но выбора не было. Бизнес есть бизнес.

Дверь тяжело открылась. Катц шагнул вперед, глядя перед собой. Мысленно он крепился, стараясь сохранить строгое и лишенное эмоций равнодушное выражение; его нервы были напряжены, пытаясь поддерживать этот спокойный фасад.

Посещение своего старого прибежища его совсем не трогало. Хотя было бы лучше, сумей он заставить себя произнести это вслух.

Даже идя по этим тайным подземным проходам, сокрытым от внешнего мира, Катц с легкостью представлял детей, играющих и резвящихся во дворе — с тех пор ничто не изменилось.

Высокий радостный смех, принадлежащий стране юности — яростные крики гнева — плаксивые голоса…

Хотя с годами воспоминания потускнели, какими-то неописуемыми путями в мгновение ока сладкая боль от ран вновь вернулась к жизни.

Бесполезная сентиментальность. Боль тихо вскипела в его груди. И эта сентиментальность приобретала совсем другой характер, если дети проживали свои жизни в роли «вещей» в Эосе.

Сам Катц удачей это ни в коем разе не считал. Просто любое место казалось лучше этого. И потому, когда мужчина, наконец, встретил своего хозяина, его воспоминания о Приюте были слегка окрашены самым сладостным бесконечным отчаянием.

Каждый житель Цереры рос там, пока в возрасте тринадцати лет не отправлялся в трущобы. Из-за того, что все они провели там одинаковое детство, Приют был окутан вечной аурой священной земли.

Тем не менее, как глава черного рынка, прекрасно знакомый с яркой и неприглядной сторонами Танагуры, Катц не собирался погружаться в такие глубины сентиментальности.

Не было никакой вечной священной земли, никакого спасения для трущоб, как судьбу не испытывай. Поэтому посреди Мидаса и существовала выгребная яма под названием Церера. Потому что Катц знал, что скрывается под невинными криками и шумом детских игр. Истинное обличие священной земли Приюта.

Шок от первого знакомства с правдой оказался сильнее его способности понимать. Больший шок, чем когда радость от получения должности «вещи» в Эосе по мере укоренения осознания сменилась безысходностью.

Суть бытия «вещью» до него дошла, когда им удалили недавно пробудившуюся часть тела, и они перестали быть мужчинами. Никто из них на тот момент дальше мастурбации не заходил, так что истинное значение — вкус и аромат — удовольствия все еще оставалось загадкой. И потому его отсутствие, потеря, не казалось такой уж непреодолимой трагедией.

Пути назад не было, так что оставалось лишь смотреть вперед. С таким настроем они быстро позабыли об этом. И все же, когда правда о Приюте, кружась, опускалась и, наконец, достигла его, сама сущность Катца была потрясена до глубины души.

Ярость, боль и отвращение. Он до сих пор помнил, как стискивал зубы от неудержимого гнева. Снова и снова отворачивался от тошнотворной ужасающей реальности.

Такое бестолковое счастье. Если бы только он предпочел остаться во тьме неведения, его ждали бы дни мира и спокойствия. Даже если остаток этих мирных дней суждено было провести в выгребной яме.

Но и сейчас несчастливое знание нельзя было вырвать из его головы.

И даже зная обо всем, он пришел сюда.

Приют был единственным так называемым садом в Церере. Истинной его формой была огромная экспериментальная ферма органов под прямым руководством Танагуры.

Количество счастливых детей, рожденных женщинами, ограничивалось контролем популяции. Ненавистный закон Цереры гласил: «Тебе не придется убивать то, чему ты вообще не позволил жить».

Церера существовала, чтобы люди Мидаса чувствовали себя увереннее, направляя все свое личное отвращение куда-то еще. А так же как наглядный пример их частных страхов, ожидающий наготове.

Большое количество этих несчастных жизней тайно взращивалось в наполненных питательной средой котлах, которые едва ли можно было назвать искусственной утробой. Рожденные в холодных серых лабораториях, не получавшие имени и даже не осознававшие собственного существования, они отправлялись в свои могилы во тьме.

Зачем?

Ради продвижения науки. Ради удовлетворения интеллектуального любопытства к загадкам жизни. И ради прибыли от подпольного бизнеса, существование которого никогда нельзя будет открыть.

Даже сейчас у Катца подступала к горлу желчь, когда он слышал сквозь стены тяжелые пронзительные вдохи…

Нет. Это его разум жестоко его обманывает. Но каждый раз, приходя сюда, Катц чувствовал, как у него по коже бегают мурашки. Он ничего не видел, но все чувствовал. Ничего не слышал, но ощущал эти отголоски. Ничего не касался, но все понимал.

Катц не обладал сверхъестественными способностями. Тем не менее, стоило ему познать форму и очертания правды, как он стал ощущать нечто, обитающее в залах Приюта.

Возможно, это и беспокоило его, но он знал, что бессилен что-либо сделать. Хотя он так и не смог привыкнуть к этому чувству, подкрадывавшемуся и ползавшему в его голове. Стягивающая фантомная боль сжимала символ его мужественности, которого он лишился много лет назад. По его спине скользнул непонятный холод.

Катц вздрогнул.

До его назначенной встречи еще оставалось время. Катц раздражено прищелкнул языком. Он откинулся на подушки дивана. Раздражение от одинокого ожидания в этой безжизненной мрачной комнате было не в его духе. Внутренняя часть его рта как будто покрылась наждачной бумагой, и ему до смерти хотелось покурить.

Катц достал сигарету, зажег ее и втянул дым глубоко в свои легкие. Оставил его там бурлить, впитываясь в кровь. А потом медленно выдохнул. «Амка», марка сигарет Шелага с сильным ароматом — и добавлением лишь легкого касания наркотиков — была единственным, что всегда успокаивало его разум и душу. Он знал, что это плохая привычка, но бросить не мог. Она помогала разграничить здравомыслие и заблуждения.

Пожалуй, он курил, стараясь избежать томительного миража, коим был Приют. Или, возможно, эти иллюзии овладевали его чувствами, потому что он курил. Сейчас он уже и сам не мог точно сказать.

Половина его тонкой сигареты превратилась в фиолетовый пепел, когда в дверь постучали. Только высшее начальство Приюта знало, что в этот час здесь находится Катц.

Катц погасил сигарету и снова придал лицу равнодушное выражение. Дверь отворилась, и в комнату вошли двое мужчин. Высоким усатым мужчиной средних лет был Джадд Кюгер, нынешний глава клана, поколениями управлявшего Приютом. Его можно было назвать «царем горы» в Церере. И, конечно, верным слугой Танагуры.

Второй мужчина был намного моложе. Не совсем юноша, но Катц явно был его старше. При первой же встрече Катц сразу понял, что парень — сын Кюгера. Убрать его резкий пристальный взгляд, и получатся угловатые черты Джадда.

Ну, конечно. С человеческой ДНК шутить не стоит.

В трущобах, с их маленьким, ограниченным количеством женщин и распространенными однополыми отношениями, секс рассматривался, как способ получить удовольствие, а не акт продолжения рода. Сама идея оставить после себя потомство была из разряда мечтаний и фантазий.

Но было и необычное исключение: Манон Сол Кюгер. Он никогда не выходил за пределы тепличного Приюта, и, в каком-то смысле, был невинным и незапятнанным ребенком небольшого террариума.

Нетронутое грязью и унынием трущоб, его стройное тело излучало ощущение чистоты, бросающееся в глаза. Но ничего более. Его чувство гордости было очевидно с первого взгляда, но Катцу казалось, что чего-то в его внешности определенно не хватает.

Катца, знакомого со всеми чертами и особенностями людей дела, которых он встречал на рынке, просто не мог обмануть бледный образ молодого человека.

Хотя, возможно, просто по сравнению с Рики, бывшим примерно того же возраста, Манон казался хрупким декоративным цветком, выращенным под стеклянным колпаком. Катц прекрасно знал, что сравнивать этих двоих нет никакого смысла, но другого подходящего примера для сравнения ему на ум не пришло.

Двое мужчин подошли к дивану.

— Спасибо за ожидание, — произнес Джадд с вежливым поклоном. В шаге от него Манон, даже не кивнув, просто мрачно смотрел на Катца. При их последней встрече Катцу показалось, что тот слишком напряжен, чтобы поздороваться.

В этот раз все было по-другому. В смотревших на Катца глазах явно читалось отвращение и презрение. Уже по одному этому он понял, что Манон узнал все подробности прошлой жизни Катца.

Не могу поверить, что Кюгер рассказал ему…

Выросший в Приюте Катц понимал, насколько сильный он оставлял отпечаток и как влиял на умы избранных, связанных с этим заведением.

Пожалуй, если всю жизнь отмокаешь в теплой ванне, через какое-то время становишься болтливым и слабовольным.

Одного этого хватило бы, чтобы большая часть клана держалась от Катца подальше. Даже сейчас, после всех этих лет…

Я окажусь в незавидном положении, если то, что считается здравым смыслом в Приюте, сойдет за таковой где-то еще.

А точнее, здравый смысл кровных родственников, поднявшихся до главы клана Кюгер.

В Церере мало кто мог похвастаться и именем, и фамилией. Жениться и создавать семью ради сохранения рода разрешалось, но только особым и привилегированным сословиям.

И все равно, это просто делало их крупной рыбой в очень маленьком пруду полукровок. Хотя время от времени они начинали сильно заблуждаться относительно своего места в мире. Они забыли, что являлись в Приюте госслужащими, и вбили в свои головы, что они здесь диктаторы. А когда им со стороны указывали на это заблуждение, они шипели, рычали и плевались огнем.

Катц, может, и начинал свою жизнь бестолковым ребенком, ничего не знающим об истинном положении дел в мире, но он достиг своего положения на безжалостном черном рынке благодаря собственным способностям. По его мнению, мальчик, вытянувший счастливый билет из-за своих генов, а не собственного упорного труда, был не лучше презренного отброса. Он не собирался обращаться как к равным к тем, кто даже не пытался понять различия.

При нынешнем положении дел пять кланов пользовались привилегией сохранения своей фамилии. Конечно, право на продолжение рода могло принести бесконечные проблемы, если его не ограничивать, поэтому их численность строго регулировалась.

Среди них клан Кюгер, смотрителей Приюта, обладали самой длинной родословной. Тем не менее, такая раболепная преданность роду неизбежно должна была ослабить связи с другими кланами.

Танагура этим пользовалась. Кланы могли придерживаться своих принципов, нарушая планы и программы Танагуры, или же отбросить их и принять предлагаемое Танагурой. Больше вариантов у кланов не было. Так что они не могли самостоятельно объединиться с жертвами.

Неофициальная помощь от Содружества, которую они получали с момента объявления независимости Цереры, иссякла. Куда бы кланы ни повернулись, все двери оказывались закрытыми. А затем к ним на порог прибыло послание из Танагуры, призванное тайком их прощупать.

Когда дошло до дела, они испугались потери власти даже сильнее, чем прерывания своего рода. Танагура вывесила у них перед носом сияющую приманку, разжигая алчность в сердце человекоподобного зверя, опьяняя их чувства и разум. Те, кто считал себя выше остальных, были особенно восприимчивы.

В результате, Церера стала ручным псом Танагуры. Не то, чтобы пятерка семейств не страдала от угрызений совести. Но публично заявить об этом они не могли.

Несмотря на все несовершенства, только щедрая подпольная поддержка Танагуры не давала Церере закончить обглоданными костями в мелкой могиле. Они действовали ради справедливого дела. Великий итог, скрывавший мелкие греховные средства.

Все так делают, говорили они, и им этого было достаточно. Но жителям Цереры никогда не давали решать, действительно ли это зло было необходимым, или нет.

Церера находилась в Мидасе. Но не была его частью. Она ничего не производила, не обладала уникальными качествами, которые могла бы предложить. Должно было найтись нечто, оправдывающее продолжение существования Цереры. Это нечто было Приютом и его фермой органов.

Когда они откусили от запретного плода, им оставалось лишь опускаться и дальше. Зная, что их конечности гниют, они могли лишь отводить взгляд от правды. Со временем боль ослабла, вина и сожаление окостенели. Они свыклись с реальностью и забыли о своей морали.

То, что Катц знал правду и его глаза прищурились от неприязни, еще не значило, что он нашел виноватых и высказал протест. Он и не собирался этого делать. Хотя очевидно, что для них Катц был бельмом на глазу, им не хватало мужества позвать его и высказать все в лицо.

Читаемого на их лицах отношения было более чем достаточно, чтобы все прояснить.

И все же, пока это неприятие и враждебность не доходили до уровня реального вреда, он не обращал на них внимание. Он не мог позволить себе выматываться из-за этой подозрительной, трусливой, обидчивой банды.

Взглядом попросив их сесть, Катц заговорил спокойным, лишенным эмоций голосом.

— Дайте взглянуть.

— Держите, — произнес Джадд, протягивая ему папку с файлами.

Этот процесс тоже превратился в рутину, чего Катц совсем не ожидал. Он молча пролистывал файлы, тщательно изучая фото крупным планом и сопроводительные записи. Физические характеристики почти не упоминались — большинство заметок были сосредоточены на уме, характере, психологической оценке и прочем. Вместо описания отдельных индивидов давалась детальная оценка показательного образца. Катц выбрал некоторые файлы из папки и выложил их на стол. Последний отбор новой партии «вещей» для Эоса.

Когда-то давно Катц и сам был одним из этих файлов, отобранных представителем Танагуры. Его кастрировали и отправили в Эос в качестве «вещи». То, что он перенял этот бизнес и теперь занимался тем же самым, было одной из самых мрачных насмешек жизни.

Когда Ясон приказал ему взять на себя эту работу, Катц не помнил, как отреагировал. Настолько сильным был шок. Само собой, любой зов Ясона приобретал форму предложения, от которого Катц не мог отказаться.

Катц участвовал практически во всех делах, связанных с Церерой. Он сбывал наличность, кредитные карты и товары, украденные у туристов в Мидасе. Он был агентом Приюта. Посредником в наркоторговле. И еще несколько ролей в других областях. Он был, как его называл Ясон, мастером на все руки. Правильным человеком в правильном месте в правильное время. Единственным трущобным полукровкой, который сумел чего-то добиться.

Тем не менее, никто из работавших с ним в подполье мужчин не считал, что ему повезло больше, чем он заслуживает. Они до мозга костей знали, что Ясон, император черного рынка, был безжалостным меритократом, чьи чувства никогда не влияли на его суждения.

Прошлое не играло никакой роли. Важны были только способности. Не задавай слишком много вопросов; поклянись в абсолютной верности. Успех должным образом вознаграждался. За предательство взыскивалось по счетам. Его интересовали лишь результаты, без всяких исключений.

Но это не означало, что доверие Ясона было абсолютным и гарантированным. Катц знал это слишком хорошо. Кнут и пряник. Так Ясон добивался безграничной верности.

Преподнося яд, Ясон ждал, что Катц почистит тарелку. И точно так же, как семья, занимавшаяся управлением детского дома, Катц делал все необходимое, чтобы выжить.

Подними он кулак, требуя справедливости, и его ждала лишь жестокая кровавая расправа. Перед лицом абсолютной власти такой наивный идеализм оказывался раздавленным. Катц понимал это лучше кого бы то ни было.

Он перешел к делу и произнес лишь необходимые слова.

— Десятого, к трем. Доставьте их в обычное место.

— Понятно.

Джадд говорил боле почтительным тоном, чем Катц. Установившиеся между ними отношения старшего-младшего не имели ничего общего с разницей в возрасте. Даже среди верных слуг Танагуры разница между теми, кто находился внутри и снаружи, была достаточно очевидной.

Чтобы подкрепить этот факт, переговоры проводились не удаленно или через аватаров, а лично, так что Катц приезжал в Приют. Так же, как и его предшественник.

Джадд, патриарх своего клана, был простым чихуахуа. Представитель черного рынка был доберманом Танагуры. Оба они оставались собаками, но разделявшую их черту нельзя было игнорировать.

И Приют прекрасно это понимал.

Неважно, кто чью спину грыз. Неважно, кто перед кем вилял хвостом. Условия ничего не значили. Все это было совершенно неважно.

Джадд Кюгер не питал никаких фантазий об обратном.

В независимости от прошлой жизни Катца, при любом погроме это ему придется кланяться и расшаркиваться. Если ради сохранения своего положения главы Приюта надо было сглаживать углы и держать язык за зубами, значит, этим он и будет заниматься.

Даже если, по собственному благоразумию, Джадд хотел превратить Приют в родовое наследство, он и не ждал, что его посчитают равным Танагурской братии. Единственной наградой за возвышение над своим местом стало бы личное уничтожение.

Но для Манона — незнакомого с истинным положением дел в мире, ничего не знающего о мировой мудрости и коллективном разуме — хищная сущность делового мира была полнейшей загадкой. Так что ему оставалось лишь презрительно наблюдать, как его отец считался с Катцем.

В этом и крылся источник ненависти в его взгляде.

Сидевший перед Маноном мужчина был когда-то «вещью» в Эосе, и этот факт вызывал у него презрение. Он не знал истинного значения Танагуры. Ему был смутно знаком огромный синдикат, управляющий черным рынком. И он даже не был до конца уверен, что значило быть «вещью» в Эосе.

Единственное, что крутилось в его голове — этого мужчину некогда продали, как раба, из мира, управляемого его семьей, в мир Танагуры. Поэтому он не мог заставить себя признать, что они с Катцем в Церере принадлежали к одному племени.

Когда Катц унаследовал эту работу от своего предшественника, Приют испытал неописуемый шок. Так и должно было быть. Катц знал, что скрывается под каждым камнем в Церере, живой свидетель всех совершенных кланом Кюгер грехов.

Шок проявил себя, когда Катц предстал их взорам. Прямой шок от того, что «вещь» стал торговым представителем Танагуры. Страх, когда воображаемый краеугольный камень у них под ногами обернулся песком.

Прошлая жизнь Катца открылась в горький миг, когда унижение стало нестерпимым. Манон кипел от ханжеского возмущения. Он просто не мог терпимо относиться к этому мужчине, забывшему, какой это дар судьбы, вырасти в Приюте, и теперь надменно взиравшему на них свысока.

Собака не кусает руку, которая ее кормит. Почему его отец, патриарх клана Кюгер, должен был кланяться и расшаркиваться перед этой никчемной «вещью»? И почему его сын должен смотреть на него снизу вверх? Если кто и должен был здесь просить разрешения, так это сидящий перед ними Шрам — не они. Манон не относился к тем, кто мог сидеть сложа руки и терпеть мужчину, воспользовавшегося властью Танагуры, отбросив собственную значимость, как будто он и правда кем-то был.

Манону никогда не приходило на ум, что подобные вопросы были результатом его невежественной гордости. Он искренне верил, что все, ступавшие в приют, должны были ежиться перед величием фамилии Кюгер. Не говоря уже о том, что занимавшийся делами насущными в холодной, отстраненной манере Катц совершенно не интересовался самим Маноном.

Непростительно, чтобы этот мужчина, никогда не бывший ему ровней, полностью игнорировал представителя привилегированного сословия. Для Манона это было величайшим унижением. Он прошипел себе под нос:

— Для чертовой «вещи» ты слишком высокого о себе мнения!

Слова слетели с его языка. Он хотел, чтобы Катц его услышал. Хотел немного сбить с него спесь. Но Катц спокойно промолчал, даже не взглянув в его сторону. Такая дерзость еще больше разозлила Манона.

Но побледнел в этот момент Джадд. Он не мог поверить, что его собственная плоть и кровь позволит себе такие неосторожные слова. Его лицо тревожно застыло.

— Простите. Пожалуйста, не обращайте внимания на легкомысленное замечание моего сына. — Он говорил очень искренне, склонив голову. — Я постараюсь, чтобы больше Вы подобного от него не слышали.

Джадд понимал, кто здесь наделен властью. Он так же осознавал, что его сын подобен сидящей в колодце лягушке, которая считает, будто знает весь мир.

Поэтому так важно было, чтобы его сын узнал немного об истинном положении дел в мире — о том, чем они на самом деле в Приюте занимаются — и какова истинная природа их деловых отношений. Манону редко выпадала возможность использовать свои книжные познания на практике. Поэтому Джадд и хотел, чтобы он присутствовал на этой встрече.

Джадд не смог предугадать, что все так обернется.

С одной стороны, Манона, как и Катца когда-то, объявили ярчайшим умом за время существования Приюта. Но широте его познаний не хватало глубины. Отец Манона совершенно не ожидал такой нехватки мудрости у своего сына, вплоть до того, что тот становился бесполезен.

Такими были его истинные чувства в тот момент. Разочарование и гнев. Много лет назад перед его глазами стоял Катц, юный гений, талант, зародившийся в трущобной руде. Но эта красота и мудрость стали худшим врагом Катца. И когда его отобрали на роль «вещи» в Эос, Джадд от всего сердца огорчился.

Он искренне полагал, что можно было бы сделать исключение и оставить Катца в Приюте. Он так отчаянно нуждался в таком таланте, что ощущал вкус этого желания.

И все же, вскоре вода начала излучать зловоние.

Любая группа людей, обладающая лишь укоренившимся чувством избранности, должна была породить гнилой плод. Гении вроде Катца ему нужны были, чтобы контролировать умственную наследственность. Но желания Джадда оказались невыполнимы.

После всего, что пережил Катц с того времени — Шрам, ставший представителем Танагуры и теперь сидевший перед ним, — Джадд не мог не чувствовать между ними некую неописуемую связь.

Другими словами, наблюдая, как талантливый гений вроде Катца зря гниет в роли «вещи» в Эосе, а затем пробивает себе дорогу наверх, Джадд вынужден был удивленно и восхищенно склонить голову. Другая причина ему была не нужна.

Даже самый драгоценный камень не засияет, если не потратить труда и усилий на его обработку. Хотя многие презирали полукровок как трущобные отбросы, им трудно было получить шанс усовершенствовать собственные души. Чтобы распахнуть двери, обычно закрытые для них, нужны были не только способности, но и удача. Джадд не ожидал, что Катц наделен стойкостью, необходимой, чтобы подкреплять свои слова действием. И потому он радовался успеху Катца, как собственному.

То, что этот успех должен был стать для Манона, наоборот, источником такой ярости, для Джадда было словно благие намерения, которыми вымощена дорога в Ад.

— Чего ты этому парню зад лижешь? Он просто использованная «вещь»!

— Идиот!

Манон получил пощечину, как только эти слова слетели с его губ. В этот момент пространство между ними наполнилось неприятным напряженным молчанием. Джадд отвел взгляд от горького послевкусия удара, а губы Манона дрожали от гнева, пересилившего удивление.

Почему Манон ничего не понял? Почему он не может понять? Противостояние отца и сына обрело в этот момент форму. Глаза Манона бегали по сторонам, ища, куда он мог излить яд из своего сердца. Его взгляд упал на лицо Катца.

— Эй, не сиди там с таким скучающим видом. То, что мой отец пресмыкается перед тобой, еще не значит, что я тоже так делать буду.

— Прекрати, Манон! — увещевал его Джадд с дрожавшими губами. Его лицо побледнело, а голос задрожал, скорее, не из-за злости на несдержанные безостановочные выпады его сына, но мыслей об ожидавших его последствиях.

Но чем больше Джадд его предупреждал, тем сильнее негодовал Манон.

— Сейчас он, может, и агент Танагуры, но вечно это длиться не будет. Вперед, важничай. Когда я официально стану руководить этим процессом, ты будешь в уборной борделя торчать. У использованных «вещей» все равно причиндалов нет, так что хорошо, что ты такой недотрога. Гарантирую, я буду первым в очереди, чтобы развлечься.

Одна неосторожная фраза за другой. Катц до сих пор не бросил на него ни единого взгляда, и потом оскорблений изо рта Манона превратился в настоящий фонтан. Джадд бросил попытки урезонить его словами. Он лишь откинулся на подушки дивана с пульсирующей на лбу веной.

— Что, язык проглотил? — произнес Манон, не скрывая ухмылки. — Или твой рот так же бесполезен, как и все остальное?

Чем грязнее было злословие, тем безучастнее становился Катц. Он и бровью не повел. Это еще сильнее разозлило Манона. Что и отразилось в направленном на лицо Катца взгляде.

— У меня нет времени на то, чтобы расстраиваться из-за невежественных недомерков, — наконец, равнодушно ответил Катц.

По мнению Катца, Манон был пуделем, тявкающим на коленях у своего хозяина. Раздражающим, но ничего более. Ему определенно не хотелось с ним связываться.

Если не унижу его здесь и сейчас, в следующий раз он будет гоняться за мной по пятам и ссать на мои туфли.

Невоспитанного ручного песика нужно было шлепнуть по заднице, чтобы выбить из него всю смелость. Он бы лучше предпочел оставить эту работу Джадду. Но, почему-то, похоже, никто еще не вправил мозги шавке, и урок остался неусвоенным.

Даже если и так, Катцу было все равно. У него с этим проблем не было.

— С кем ты, по-твоему разговариваешь? Я Манон Сол.

— Ну да. И что с того?

— Обращайся ко мне уважительно.

— Уважительно? — Катц громко фыркнул. Под каким углом ни посмотри, но слова Манона лишили Катца дара речи. Хоть в бархат его заверни, он все равно останется бесполезным куском дерьма. Даже его отец бросил попытки спасти его от собственной глупости.

Хуже, чем укусы злой змеи детей неблагодарность[✱]У. Шекспир, «Король Лир», Действие Первое, Сцена 4.. Это точно был наглядный пример того, что подразумевал поэт. Но это не означало, что Катц был настроен сочувствовать Джадду. Если Джадд считал, что ребенка можно усаживать в одной комнате со взрослыми, лучше бы он делал это после того, как воспитал щенка.

Но сейчас было немного поздно говорить об этом.

— Похоже, ты находишься во власти заблуждения. Мы с тобой оба относимся к отбросам-полукровкам из трущоб.

— Какого черта ты хочешь этим сказать? Я…

— Особенный? Ах, ну конечно. Потому что так тебе все твои друзья сказали. В любом случае, думаю, клан Кюгер — самый большой паразит, сосущий грудь Танагуры.

На лбу Манона запульсировали вены. Ярость его негодования, казалось, лишила его дара речи.

— К тому же, даже если ты научишься держать язык за зубами, у меня такое чувство, что когда стихнет музыка, стул управляющего Приютом не займет тебе подобный. Какой ты из этого сделаешь вывод?

Своим спокойным и холодным тоном Катц явил угол карты, которую Джадд не хотел переворачивать.

— Ты просто сын Джадда Кюгера. Больше ничего ты для мира не значишь. Так что лучше тебе следить за своим языком. Меньше всего моего босса волнует некомпетентный идиот, не способный понять настолько простую логику.

Джадд определенно ее понимал, чем и объяснялось его побелевшее лицо. Не в силах отрицать бесполезность его сына, Катц сделал соответствующие выводы и, заглядывая вперед, лишил его будущего.

— То, как ты выставляешь напоказ свою уверенность, что тебе все должны, лишь делает тебя бельмом на глазу. В любом случае, нет смысла разговаривать с дураком, не способным понять, что отброс из трущоб есть и остается отбросом из трущоб. Вы не согласны, управляющий?

Джадд мог лишь закрыть лицо руками. Манона, у которого в ушах ревела кровь, этот жест задел за живое. Он просто не мог посчитать унизительное поведение своего отца чем-то кроме предательства.

Манон с силой закусил нижнюю губу. Его кулаки дрожали, пока под кожей не начали выступать вены. В его взгляде читался осуждение отца и ненависть к Катцу.

Их троицу окутало молчание. Скорее всего, только Джадд в полной мере ощущал его давящую тяжесть.

Манон неожиданно поднялся на ноги. Джадд не попытался остановить его. С дрожавшими от гнева плечами Манон вышел из комнаты, не оглядываясь.

Туго натянутая нить напряжения, наконец, лопнула. Джадд спросил голосом, близким к стону:

— Вы довольны?

— Проблема не во мне, — парировал Катц. — Ваш сын сам на себя это навлек. — Он зажег еще одну сигарету. — Я не могу так легко проигнорировать подобные оскорбления. — Он выдохнул облако сиреневого дыма.

— У Вас всегда была хорошая голова на плечах, Катц. Вы не просто думали о том, чего хотите, но и как правильно обращаться с этими нуждами.

Катцу было, скорее, больно, чем неловко слышать это от Джадда, принявшего бразды правления Приютом в молодости. Я был невыносимым дураком, умевшим хорошо читать по лицам и гордившимся этим. Катц наслаждался, производя впечатление на нянек и сестер по блоку. Сопляк и воображала с раздутой гордостью, искавший славы самого лучшего и блестящего.

Знай он, что хорошая голова на плечах, разумное и манерное поведение были самыми главными необходимыми «вещи» качествами, он бы вел совершенно по-другому.

— Все-таки эти качества Вас назад и привели, так ведь?

— Правильный человек в правильном месте в правильное время. К этому все и сводится, управляющий.

Назначение Катца на должность представителя Танагуры было равносильно безмолвной руке, обвившейся вокруг шеи Приюта, безусловное запугивание.

Откровенно стратегический шаг.

Поэтому машинальная реакция в противовес была неизбежна.

И, вероятно, такими и были намерения Ясона с самого начала. Использование Катца в качестве острой проблемы, злившей недовольных Танагурой, позволяло ему полностью избавиться от неспособных к делу личностей, сидевших на шее у приюта.

Планы Танагуры на ферму органов так же приближались к новой стадии.

С этими и другими мыслями, мелькавшими в закутках его разума, Катц нахмурился.

— Или, возможно, слово «паразит» из уст лакея вроде меня и Вашу гордость задело?

— Нет. От приукрашенной правды сейчас уже никому пользы не будет. К тому же, это я сделал исключение и посадил сына в одной комнате с нами, — произнес Джадд. У него были свои собственные ожидания.

Катцу нечего больше было добавить по этому вопросу. Тем не менее, он должен был высказать очевидное. Возможно, просто из-за заботы о своей старой alma mater.

— Позвольте сказать прямо. Я не думаю, что Вам стоит передавать бизнес такому, как он.

Даже если бы клан Кюгеров сместили с должности следящих за Приютом, Катц все равно остался бы сторонним наблюдателем. Но он не мог просто стоять и смотреть, как учреждение приходит в запустение.

— Ваш сын никогда не покидал границ этого маленького извращенного райского сада. Его богатое воспитание и надменное отношение пустят под откос любую готовую сделку. А если дело касается Танагуры, его молодостью и неопытностью ничего оправдать не удастся.

— Я прекрасно знаю, насколько пугающе требовательным этот человек может быть.

Катц не стал спорить с Джаддом. Но человек, умеющий лишь раболепствовать перед Блонди и ничего более, понятия не имел, насколько требовательным тот на самом деле мог быть.

И все же, его разум не мог не вспомнить образ одного мужчины, который, даже зная это, продолжал при каждом случае, рычать, пинаться, кусаться и царапаться. С уголка его рта слетел тихий болезненный вздох.

— Когда пройдет достаточно времени, — произнес Джадд, — он усвоит урок. Иначе его ждет суровое наказание. Раз он живет в такой тьме, я обязан показать ему проблеск света. Не только передать фамилию Кюгер.

Как далеко Вы зайдете ради сохранения рода? Катц однажды спросил Кюгера прямо: «Это и называется узами крови? Передача по наследству таких мерзостей?».

Джадд спокойно ответил без малейшего колебания: цена господства над Приютом — знание истинной природы этого извращенного райского сада.

В противовес горькой язвительности считанные секунды назад, где-то глубоко в сердце Катц ощутил укол сочувствия Манону. На его губах появилась ироничная улыбка. Что такое? Мы теперь все братья?